«Трагедия Пьера де Кубертена или о научно-философской парадигме спорта и олимпизма»

Статья в Вестник МГУ

тема: «Трагедия Пьера де Кубертена или о научно-философской парадигме спорта и олимпизма»

Авторы:

— Нестеров П.В., — к.п.н., ст.преподаватель кафедры философских, исторических и социальных наук МГАФК (Московская государственная академия физической культуры);

— Передельский А.А., — д.п.н., к.ф.н., доцент, заведующий кафедрой философии и социологии РГУФКСМиТ (Российский государственный университет физической культуры, спорта, молодежи и туризма).

Аннотация: авторы пытаются переосмыслить основы античной культуры, заложившие традиции игр-агонов и спорта в контексте военно-политического и культурно-религиозного противостояния финикийцев и греков, Карфагена и Рима. В процессе такого переосмысления рождаются далеко идущие обобщения и экстраполяции.

Ключевые слова: Олимпийские игры, пиратство, финикийцы, греки, апейрон.

Зачем возвращаться к проблематике, которая уже более ста лет в негативном, позитивном, сложном ключах обсуждается философами, историками, представителями других специальностей, связанных с образованием, спортом, медициной,..политикой, идеологией. Очевидно, в первую очередь, из-за ее интенсивной политизации, идеологизации, по заказу и прихоти которых историческая,  философская, педагогическая теория спорта и олимпизма прошла «полный цикл конструирования социальной реальности» в единстве четырех его фаз: хабитуализации – рутинизации, типизации, институциализации, легитимации (легитимизации) [см.Михайлов В.В., 2009; Федотова В.Г., 2005].

Однако окончательно снабдить ярлыками и положить пылиться на полки литературно-исторического архива уже, казалось бы, в общем и целом добытое или, на худой конец, придуманное знание о древних и современных феноменах спорта и игр-агонов все же никак не удается. Почему? Причин много. Одна из них заключается в описательном характере спортивной науки и отвлеченном характере философии спорта, не позволяющих перейти от гипотетических, вероятностных представлений к достоверному знанию. Неполная индукция и локальные обобщения по своей сути непарадигмальны, оставляют широкий простор для новых толкований, допущений, критики, фальсификации, поверхностной (частичной) или коренной (полной) реконструкции. С одной стороны, это неплохо. С другой – возникает совершенно парадоксальная ситуация: знание еще не получает достаточной научной зрелости, но уже рутинизируется и превращается чуть ли не в догму.

Спорт и олимпизм в указанном процессе занимают свои, во многом лидирующие позиции. Спортивные мифогемы и идеологемы как будто кричат, призывают, увещевают, соблазняют отбросить опасения и сомнения, принять путь мужества, чести, героизма, вступить на него с открытым сердцем, стать героем, живой легендой. Увы, сегодня нет того Одиссея, который был способен остаться в здравом уме, проплывая мимо острова серен, нет того Орфея, музыка которого способна пробудить нас от сладких грез, навеваемых чарующим пением. Придется пробудиться самим, пока еще наш «корабль» не разбился о «скалы».

В качестве условной системы координат исследования нам послужат древнегреческие игры-агоны и древнеримский спорт, а в качестве отправной точки анализа – такая специфическая форма организации военно-торгового дела, как пиратство.

Исследование так называемого периода упадка Олимпии (III – IV вв. н.э.) [см.Нестеров П.В., 2010] показало, что олимпийские  игры в период поздней античности объединяли восточно-римские провинции, были направлены на сохранение относительной культурной и политической автономии греческих  территорий в рамках  единой   Римской империи и выполняли, в первую очередь, интегрирующую функцию. Поскольку проведение олимпийских игр в Антиохии-на-Оронте свидетельствует о наличии преемственности педагогических основ, принципов и традиций, заложенных в античной Олимпии, то выявленные и проанализированные нами факты заставляют, в определенной степени, переосмыслить сущность и характер генезиса древних олимпийских игр в целом.

В связи с этим приходится подвергнуть критическому рассмотрению тезис о том, что межполисные войны Древней Греции являлись главным — или даже единственным — фактором,  обусловившим развитие панэллинских состязательных празднеств: «Впоследствии Ифит … вновь устроил состязания в Олимпии, восстановил древние олимпийские праздники и установил священное перемирие на это время» [см.Павсаний, Описание Эллады, V, 4]. Подчеркнем, что античные авторы, оставившие нам описание олимпийских игр, их истории или составлявшие хронологию Олимпиад, жили позже той эпохи, когда состязания в Олимпии зародились и первоначально развивались (Пиндар: род. ок.522 г. до н.э.; Аристотель: 384 –322 г.г. до н.э.; Тимей из Тавромении: 356 –260 г.г. до н.э.; Павсаний: II век н.э.). Стало быть, нам необходимо учитывать, что их письменные свидетельства в той или иной мере обусловлены мифологией и легендарными преданиями, передававшимися изустно.

Нам представляется, что древнегреческие амфиктионии (межполисные союзы) сами по себе были вполне действенным политическим инструментом, способным с такой степенью эффективности устранять конфликты внутри эллинского мира, какой возможно было достичь в данных конкретных исторических условиях. Вспомним, к примеру, о всегреческом авторитете Дельфийской амфиктионии.

Однако же древние греки неизменно дополняли создание межполисного союза учреждением соответствующего состязательного празднества. Каждое из таких празднеств, особенно  всегреческих, являлось, по сути, демонстрацией воли, направленной на укреплению греческой ойкумены. Заключавшие договор люди призывали в свидетели своей нерушимой клятвы Богов. Боги как бы закрепляли договор и выступали гарантом возмездия клятвопреступникам. Вот суть игр-агонов.

Мысль о том, что главной функцией древних олимпийских празднеств была интегрирующая функция, особенно хорошо подтверждает тот факт, что олимпийские игр проводились  и развивались (это, во-первых, существенное расширение «олимпийской географии») около шести веков и после римских завоеваний. То есть в эпоху, когда эллинские территории вошли в состав Римской империи и межполисные войны были попросту невозможны.

Но наиболее важным является тот момент, что панэллинские состязания, в первую очередь, олимпийские игры, были своеобразным политическим посланием, в котором эллины манифестировали свою готовность сплотиться и отстаивать право на существование «греческого мира». Но было ли это послание обращено только к самим эллинам? Или же действие неких внешних сил также понудило греческую цивилизацию развить из локальных и довольно-таки замкнутых родо-племенных состязательных празднеств значительное социо-культурное явление – панэллинские игры?

Как известно, греческие племена заселяли Средиземноморье разделенными во времени «волнами». Это был весьма длительный процесс, растянувшийся более чем на тысячелетие: от эпохи крито-микенской цивилизации до эпохи дорийского нашествия. Греческие переселенцы вклинивались в регион, в котором уже существовал своеобразный и многовековой политический уклад и, соответственно, определенный баланс сил. То обстоятельство, что греки заселяли отнюдь не пустынные территории, а, наоборот, сталкивались с совершенно новыми для них социальными и политическими реалиями, в полной мере не учитывается при исследовании генезиса всегреческих состязательных празднеств. В данном случае не следует ограничиваться общими замечаниями о том, греки перенимали у более древних обитателей Средиземноморья технологический и культурный опыт, и, тем самым, как бы исчерпав вопрос, отстраняться от рассмотрения сложного процесса взаимодействия древних средиземноморских культур. Греческие переселенцы были вынуждены вступить в контакт с цивилизациями, которые уже господствовали в данном регионе, планомерно осваивали средиземноморское побережье и ни в коей мере не желали поступиться своим первенством.

Возможно, в свете нашего изложения для описываемого древнего периода «цивилизации» не самый адекватный, хотя и довольно широко употребляемый историками термин. Скорее следует говорить об этнокультурах, только закладывавших ростки, основы цивилизации.

Наибольшего противодействия грекам приходилось ожидать вовсе не со стороны территориально оформившихся раннеклассовых государств как, например, земледельческого Древнего Египта. Мы предполагаем, что финикийская цивилизация, в совершенстве овладевшая мореходным искусством и осуществлявшая с XII  века до н.э. масштабную колонизацию Средиземноморья, являлась главным политическим контрагентом древнегреческой цивилизации.

Методологическим посылом к анализу данного аспекта для нас явился весьма нетривиальный подход к изучению античной культуры, разработанный отечественным философом XX века М.К. Петровым [см.Петров М.К., 1997]. Одна из главных тем его философского творчества – причины своеобразия т.н. «западного мира» и его истока — античности. Археология показывает нам технологическую однородность, гомогенность, Древнего мира. Это означает, что с орудийно-технической точки зрения и, как следствие, по формам разделения труда в материальном производстве,  т.н. «античность»  и остальные исторические регионы Древнего мира практически неразличимы. Причины, приведшие к возникновению существенных  особенностей в строе социально-политической жизни греков классического периода, которые предопределили последующий расцвет  всей европейской  культуры, нужно искать в иной сфере. М.К. Петров указывает, что феномен «античности» необходимо объяснить  совершенно особым характером средиземноморского пиратства. Причем, с аргументацией и логикой автора в данном случае сложно не согласиться.

Подытоживая известные исторические факты, мы можем убедиться в том, что в целых регионах Средиземноморского бассейна пиратство превратилось в отдельный, а подчас основной, вид хозяйства, наряду с традиционными охотой, скотоводством и земледелием. От себя также добавим, что в даже самом древнегреческом языке [см.Вейсман А.Д., 1991], благодаря его гнездовой корневой системе, зафиксировано древнее понимание экономических и политических реалий пиратства. «Пират`ис» буквально — это «испытатель» (испытатель судьбы, удачи, своих жертв). Через корень это слово связано (см. рисунок 1) со словами «пир`ао» — пытаться, испытывать, искушать; «эм-пир`иа» — опытность. А также с прилагательным «`а-пирос» — беспредельный, бесконечный. Возможно ли предположить, что пиратство легло в основу мировоззрения древних греков до такой степени, что в некотором роде стало сакральной сущностью и принципом организации игр-агонов – этих публичных испытаний судьбы, удачи, любви Богов? Почему бы и нет? Ведь представители Милетской философской школы пытались рассмотреть пиратство как духовно-материальную сущность бытия. Например, Анаксимандр для обозначения первоначала сделал из этого прилагательного философский термин, употребив его в среднем роде – «`апирон».

                                                                                               Рисунок 1

 

Может ли это быть просто языковым совпадением? И если нет, то насколько правомерно с точки зрения теории классического капитализма К.Маркса критиковать теорию разбоя Прудона? Ведь, как нам представляется, иначе ясно проглядывается крайне интересная корреляция: греко-финикийское пиратство – грабежи и разбои как форма хозяйствования – закладка фундамента истинных капиталистических отношений.

Если следовать указанной логике и предположить, что Олимпизм как и капитализм в своей корневой основе базировался на пиратстве, то никакая мифология и героика уже не сумеют отменить или завуалировать эти связи. Бедный, бедный обманутый гуманизмом мечтатель Пьер де Кубертен! Ну кто бы мог подумать, что Олимпизм и капитализм столь близки в своей исторической основе?

Таким образом, в регионах древнего и античного Средиземноморья пиратство оформляется как специализированный вид деятельности, обусловивший соответствующую трансформацию сознания жителей прибрежных регионов. Однако, на наш взгляд, М.К. Петров не вполне обоснованно пытался обнаружить истоки пиратства в самой греческой цивилизации. Ведь известно, что греки, постепенно переселяясь в Средиземноморье, совершенно не владели искусством мореплаванья. Даже специального понятия для обозначения такого природного явления, как море, в древнегреческом языке изначально не было. Слово «θ`αλαττα» («море»), которое вошло в греческий лексикон, эллины позаимствовали у одного из автохтонных племен.

Следует полагать, что финикийцы первыми воспользовались всеми выгодами господства на море; усовершенствовав примитивные способы каботажного мореплавания, они использовали его для ведения морского набегового хозяйства. С XII века до н.э. они начали колонизацию восточного Средиземноморья, вплоть до Гибралтара (по-гречески это «Геркулесовы столбы», более раннее финикийское название «столбы Мелькарта»), освоили экономически и стратегически важный путь в Британию («оловянный путь») и в Прибалтику («янтарный путь»), северное побережье Африки. Эти торговые маршруты, наряду с маршрутами, издревле находившимся под контролем финикийцев (как, например, «ладанный путь» — на юг Аравийского полуострова), приносили финикийским городам огромные прибыли. Вполне понятно, что маршруты и способы передвижения по ним торговцы держали в строжайшем секрете. Активная позиция эллинов, желавших также встроиться в экономическую и политическую систему Средиземноморья, не могла не настораживать финикийских олигархов. Именно потому финикийские города-государства в финансовом и военном отношении поддерживали только те силы, которые выступали протии Эллады. К примеру, финикийский флот являлся главной ударной силой в период греко-персидских войн. Чудесным образом внезапно поднявшаяся буря разбила этот «персидский» флот у горы Афон, и эллины были спасены [Геродот,  История, VI, 44].

Финикийские города-государства располагались на севере территории современного Израиля, юге современной Сирии, и, отчасти, Ливана. Предыстория финикийцев неизвестна. Сохранились легендарные предания, что в т.н. «финикийские» города (Библ, или Гебал, Тир, Сидон и проч.) они некогда также пришли откуда-то с юга и постепенно стали хозяевами территорий. Хорошо известен миф об основании Дидоной города Карфагена в Северной Африке, которая, благодаря своей хитрости, отобрала у местных племен участок земли, достаточный для постройки небольшого укрепленного города. Немногим позже эта крепость превратилась в финикийский (по-латински — «пунический») Карфаген (конец IX века до н.э.), один из главных центров господства финикийцев в северной Африке. В письменных источниках сообщения о Дидоне имеют разночтения [см.Шифман И.Ш., 2006].

По языковой принадлежности финикийцы относились к ханаанской ветви северо-западных семитских языков  (см. рис. 2). В наибольшем родстве финикийский язык состоял с древнееврейским [см.Шифман И.Ш., 1963, 2006].

                                                                                                                                                       Рисунок 2

Место финикийского языка среди других северо-западных семитских языков

 

Интересно, что финикийцы – изобретатели алфавита, не оставили после себя литературного наследия. Версия о гибели литературного наследия финикийцев во время войн нам представляется сомнительной. Мы составили обобщающую таблицу (см. табл. 1), в которой отражены наиболее существенные черты финикийской государственности и общественного сознания

Таблица 1

Основные черты финикийской государственности и общественного сознания

Отсутствие этнического самоназвания  и  каких-либо тенденций к территориальному воссоединению

Безоговорочное признание того, что человек по природе зол, а основой всех человеческих поступков может быть только личная корысть и стремление к наживе

Коррупционный характер государственного устройства в метрополиях и в колониях

Отсутствие взаимной ответственности государства перед личностью, а личности — перед государством; олигархический характер власти

Убежденность в том, что стяжание богатства – единственный путь к общественному признанию личности

Уверенность, что сплоченность между людьми может быть основана только на взаимовыгодных торговых отношениях и сделках

Стремление к экспансии в сочетании  с умением получать прибыль  на политических конфликтах  и войнах, а также умение манипулировать другими этнополитическими субъектами  региона

Склонность к конспирации, обусловленная необходимостью оберегать торговые секреты (прибыльные технологии: добыча пурпура, ладана, олова  и проч.; торговые маршруты;  места схронов с товарами и денежными средствами)

Развертывание масштабной работорговли и вовлечение в нее все новых регионов

Приверженность культам, требующих человеческих жертвоприношений

 

В качестве примечания к последнему пункту представленной таблицы заметим, что именно такой была протокультурная основа римского спорта [см.Передельский А.А., Коников С.Л., 2010]. Наложение впоследствии на эту основу остальных черт финикийской государственности многое объясняет на предмет современной коррумпированности, криминализации, коммертизации профессионального спорта.

Дух торгашества и стремления к наживе, господствовавший в общественном сознании, препятствовал развитию свободного творчества и философии. Финикийцы, желавшие всерьез заняться наукой и философией, вынуждены были переселяться в греческие полисы. Так, например, Фалес Милетский, считающийся основоположником греческой философии и будучи этническим финикийцем, тесно связал свою судьбу с жизнью ионийских городов-государств.

Как видно из таблицы 1, каждая из перечисленных черт находится в существенном противоречии с принципами государственности, характерными для эллинских городов-государств. Вполне возможно говорить и о том, что финикийцы в отношении своей системы ценностей были уникальным народом. Соответственно, уникальным лишь для древнего мира, но не для современного капиталистического общества. Раннеклассовые государства (Древний Египет, Хеттское государство), а, тем более, античные Эллада и Рим исповедовали идеалы общественного блага, служения Отечества. Эллинское общественное сознания ориентировалось на понятие героического, а система воспитания строилась на принципе подражания героям.

Финикия, специализируясь на таких тесно связанных видах деятельности, как торговля, работорговля и пиратство, являлась катализатором развития рабовладельческого способа производства.  Следует полагать, что именно в Финикии пиратство оформилось как специфический вид деятельности.

Финикийская цивилизация противопоставляла древнегреческому героическому идеалу, идее гармонии, общественного блага, служения Отечеству культ наживы и богатства. Культурное сотрудничество с Финикией отрицательно воздействовало на самосознание греков, ускоряло распад полисной системы, приводило к отрицанию традиционных устоев, вовлекало Грецию в череду политических и военных конфликтов.

Вместе с тем, стремление греков противостоять внешним разрушительным силам оказало положительное влияние на процесс трансформации локальных состязательных традиций в панэллинские состязательные празднества, демонстрировавшие остальному миру волю греческого народа к единению и политической независимости.

Однако конец гегемонии Финикии в акватории Средиземного моря был положен только силой оружия. Финикийской цивилизации было нанесено два сильнейших удара: первый — Александром Македонским (захват и разрушение финикийского города Тира), второй – Римской республикой (захват и разрушение Карфагена).

Итак, с одной стороны, Олимпийские игры можно рассматривать как освящение греко-финикийского противостояния, а с другой – как канал фундаментальной культурной и, здесь уже вполне оправдано употребление этого термина, «цивилизационной» преемственности.

Попробуем на базе представленного исторического материала сделать несколько более широких, даже в некотором смысле рискованных обобщений и экстраполяций.

Первое. В процессе анализа указанного периода общего активного (экономического, политического, культурного) противостояния,  преемственности в монопольном владении Средиземноморским бассейном и управления им на основе такой формы организации, как пиратство – проявляются две четко выраженные культурные тенденции. Условно назовем их финикийской и греческой. Условность объясняется тем, что и для финикийцев (далее карфагенян) и для греков (а позднее для римлян) были характерны обе тенденции, но в разной степени, по крайней мере, на момент их активной борьбы друг с другом за экономическое господство и военно-политическую власть в Средиземноморье.

Финикийская традиция характеризуется коммертизацией, греческая – героизацией древней культуры. Позднее греко-римский мир, подавив конкуренцию Карфагена, в полной мере развивал обе традиции, причем и в спорте и в агональной культуре, постоянно усиливая экономическую и постепенно отодвигая на задний план религиозно-мифологическую традицию. Последней все больше отводилась роль механизма социально-исторической мифологизации и идеологического прикрытия расцветающего банковско-ростовщического дела. Многие нити, артерии банковских, ростовщических, торговых операций пронизывали в греко-римском мире то, что в современной практике называется игорным бизнесом. Этот игорный бизнес, уже в древности поставленный на «широкую ногу», был связан с практикой организации и проведения спортивно-агональных соревнований и сосредоточен в руках судей-жрецов и жрецов-распорядителей.

Из вышесказанного следует, что современный капитализм и современный спорт, олимпийские игры имеют одну и ту же социокультурную колыбель и, соответственно, могут рассматриваться как явления одной «природы», одного порядка. Абстрактно-гуманистическая идеологизация, мифологизация, героизация спортивно-агональной культуры имеет под собой реальную историческую почву, но в гораздо меньшей степени, чем коммертизация, со всеми вытекающими из нее «основными чертами финикийской государственности и общественного сознания».

Именно этого боялся, против этого горячо протестовал и этим, в конце концов, был глубоко уязвлен вынужденный порвать с олимпийским движением его отец и основатель Пьер де Кубертен. Не современный дух капитализма уничтожил олимпийскую мечту, а сама олимпийская мечта уже в своем зародыше, в своей основе несла этот дух, даже не дух, а материальную основу, прикрытую гуманистической идеологической легендой. Вот этой производственно-экономической сущности спорта и агонистики не сумел понять стоящий на абстрактно-гуманистических просветительских позициях, пытавшийся возродить «истинно человеческую» религию и философию Кубертен.

Второе. Если допустить, что финикийское пиратство как довольно специфическая форма торгово-политической организации лежит в основе греко-римского классического рабства, то опровергаемая классиками марксизма мысль Прудона о разбойном происхождении европейских аристократических состояний гораздо глубже и обоснованней, чем представлялось ранее. Иное звучание приобретает и учение о цивилизации, показателем которой становится уже не просто наличие банковской системы, государства, армии и судопроизводства, а наличие всего этого в специфическом пиратском, разбойном контексте, присущем финикийской культуре.

Точно также в контексте констатации родства финикийского и древнееврейского языков (культурных основ) особый смысл приобретает идея избранности еврейского народа, как народа несущего уже в древности зародышевый капиталистический экономический уклад. Таким образом, при сравнении идей К.Маркса и М.Вебера по поводу природы современного капитализма берут верх не рассуждения Вебера, а экономическое обоснование Маркса. Не религиозная идеология Протестантизма, Реформации, то есть не идеи имеют определяющее значение для установления европейского капитализма, а именно материальные торгово-политические организационные формы и их характерные особенности.

Третье. Раскрытие финикийского происхождения и экономической основы первоначальной греческой философии на фоне знания биографии Фалеса и этимологии термина «апейрон», пусть с большой натяжкой, но все же позволяет допустить, что мысль о дихотомии материального и идеального, материи и сознания явилась не просто продуктом отвлеченной созерцательности. Она, на самом деле, отражала реальное торгово-политическое и социокультурное противостояние двух древних этносов, один из которых рассматривался в качестве утилитарного материального, второй  — как носитель героического, идеального начала. Возможно, что именно так и зарождался основной вопрос философии, что именно это понимание культурной двойственности греческого мира послужило отправной точкой противопоставлению Логоса и огня, Числа и вещей, Нуса и семян-гомеометрий, Пустоты и атомов, а в итоге и всей греческой диалектике.

В указанном смысле ссылки на преемственность греческой философии от гораздо более удаленной, чем финикийская, индо-китайской культуры мало что изменяют. Во-первых, индивидуальное, пусть даже регулярное культурное влияние не столь ощутимо как постоянное и массовое. Во-вторых, и у индийцев и, тем более, у китайцев пиратство было не менее развитым явлением, чем в Средиземноморье.

Подведем итоги.

Конечно, все сказанное пока является не более чем допущением, но, согласитесь, допущением интересным, заставляющим искать новые и новые причинно-следственные и образно-ассоциативные связи. Это допущение выступает многообещающим в смысле корректировки базовых представлений и теорий. Наконец, это допущение многое проясняет в частности, в происхождении и современной эволюции агональной и спортивной культуры, позволяет по-новому, более глубоко и неоднозначно взглянуть на их социальную роль и историческое назначение.

Литература:

1. Вейсман А.Д.   Греческо-русский словарь / А.Д. Вейсман; Греко-латинский кабинет Ю.А.Шичалина. – М., 1991. – 1370 ст.

2. Гранде Б.М.   Введение в сравнительное изучение семитских языков / Б.М. Гранде; РАН; МГУ; Ин-т стран Азии и Африки. —  М.: «Восточная литература, 1998, — 410 с.

3. Нестеров П.В.    Античные олимпийские игры в период упадка Олимпии как отражение древнегреческой идеологии и педагогики: автореф. дис. … канд. пед. наук: 13. 00. 04 / П.В. Нестеров П.В.; МГАФК. – Малаховка, 2010. – 22 с.

4. Павсаний.   Описание Эллады / Павсаний. – Т.2. – СПб: «Алетейя», 1996. – С. 16 [V,4].

5. Передельский А.А., Коников С.Л. Древнегреческое физическое воспитание и агонистика, древнеримский спорт как онтологическая основа для генетического определения понятий «физическая культура» и «спорт»./А.А.Передельский, С.Л.Коников//Физическая культура: воспитание, образование, тренировка.-2010.-№ 5.- с.59-64.

6. Петров М.К.  Античная культура / М.К. Петров. —М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 1997. — 352 с.

7.   Шифман И. Ш.   Финикийские мореходы / И.Ш. Шифман. – СПб.: Изд-во ун-та, 2006. – С. 112 – 114.

8. Шифман И.Ш.   Финикийский язык / И.Ш. Шифман. – М.: Изд-во восточн. лит-ры, 1963. – 68 с. – (Языки зарубежного Востока и Африки).

 Обсудить на форуме